Содержание
Очевидно, что изменение отношения к революции вообще, Октябрьской, прежде всего, является одним из важнейших идеологических следствий той ситуации («потеря прежних ценностных ориентаций»), которая возникла из смены общественной формации и которую А.А. Зиновьев характеризует так: «Всё высшее политическое, всё военное руководство, вся интеллектуальная элита оказались предателями, предали страну, народ и себя самих» [2, с. 67]. Конечно, оно обнаружилось не в умах поголовно всех, имевших прежде о ней определённое представление, жителей страны, но, преимущественно, именно «интеллектуальной элиты», что ещё не совпадает с интеллигенцией вообще, но умы обывателя, привыкшего доверять СМИ и авторитету «известных» писателей и артистов, оно затронуло тоже нешуточно.
В чём выражается это изменение? Это, конечно, не является каким-то «биномом Ньютона». Приведём его описание, сделанное одним современным российским автором, вполне адекватное, на мой взгляд. «Громадные потери, – пишет Р.Я. Евзеров, – которое понесло при этом (в XX веке во времена войн и революций. – Ф.С.) человеческое общество, побуждали к формированию резко негативного отношения к ″революционным потрясениям″, противопоставлению им ″спокойных реформ″» [1, с. 3].
Это одна из причин, причём для конкретных, «живых» людей, выступающая определяющей. Так, должно быть, настроены думать и чувствовать люди, прошедшие через горнило современных «цветных революций», так оценивали бы «революционные потрясения», оживи они, и аристократы, и санкюлоты, прошедшие все круги Террора во времена Французской революции, или россияне, пережившие «окаянные дни» русской революции и гражданской войны. Это понятно. Понятно было бы также, если бы именно этим гуманистическим соображением (а не чем-либо иным), то есть вполне искренно была бы мотивирована отрицательная оценка революции и историками – всё же ведь люди-человеки, куда денешься. Понятно, но вряд ли достаточно в качестве позиции ученого историка, научного исследователя – не плакать, не смеяться, не ненавидеть, но понимать, говорил Спиноза.
Если бы выставленного объяснения было бы достаточно для «резко негативного отношения» к историческому событию, его неприятия, то, например, следовало бы отрицательно отнестись к самому факту согласия ленинградцев во время Великой Отечественной войны лучше находиться в блокаде, чем сдавать город, ибо, чтобы избежать многотысячных жертв, надо было сдать город, объявить его открытым городом, как это сделали цивилизованные парижане со своим городом. Мы знаем, есть ведь в некоторых кругах этой самой «интеллектуальной элиты» и такая точка зрения. И объяснение очень трогательное и человечное: нет ничего дороже человеческой жизни. Только вот не каждому веришь, когда он приводит эти аргументы в качестве мотивов собственных поступков и оценок.
И со Сталинградом можно было бы не так горячиться – зачем столько жертв во имя защиты руин. И 300 спартанцев напрасно пожертвовали своими жизнями – всё равно ведь персы вошли бы в Элладу. И ведь вошли… Ясно, что примеров такого рода, когда событие заслуживает отрицательной оценки в силу названной мотивировки, – что называется, вагон и маленькая тележка.
В основе приведенного выше отрицательного отношения к революции и противопоставления ей «спокойных реформ» лежит, что очевидно, представление о том, будто революции происходят по злому умыслу и злому деянию бланкистов и прочих «запломбированных» большевиков, ну, а реформы, ясное дело, – доброжелателей народа, вроде Столыпина или Александра Освободителя.
Своеобразным проявлением подобной позиции являются и весьма забавные, но сделанные с апломбом и даже некоторой театральностью заявления-лозунги, что «Россия исчерпала лимит на революции», точно История, как педантичный аптекарь или занудный бухгалтер, отвешивает революции по дозам, как чиновник в старом советском министерстве по-барски распределял фонды, а они, эти заявители, являются её, Истории, полномочными представителями, призванными доносить до смертных её приговор. За этим, конечно, стоит, в лучшем случае, поверхностность, некомпетентность (если не невежество), отсутствие привычки думать, причём, самостоятельно и со знанием дела. Революции, если уж до них дошло или до них довели дело, не задаются вопросом «быть или не быть», просто бывают.
Но в любом случае итог мы имеем один: как справедливо продолжает цитированный выше доктор наук Евзеров Р.Я., такое отношение к революции ведёт «в конечном счёте, к искажённому представлению о революциях, их обусловленности и роли, механизмах их движения» [1, с. 3]. А если иметь в виду, что такое отношение к революции «к тому же ″опрокидывается в прошлое″, влияет на освещение и интерпретацию» [1, с. 3] прежних революций, революции вообще и связанных с ней исторических событий, то мы имеем поистине великую клевету и великую фальсификацию истории. Как тут не возникнуть аналогии с оклеветанным Эпикуром.
Однако «резко негативное отношение к революции» и набор самых непочтенных эпитетов, сопровождающих одно только упоминание о ней, вызваны, чаще всего, не этой скорбью о «потерях, которые понесло человечество» в результате их, а той идеологической ситуацией, образовавшейся по причине смены общественной формации, о которой применительно к нашей стране было сказано выше, то есть, проще говоря, вызвано соображениями идеологическими, антисоциалистическими, буржуазными, по своей сути, даже если ими руководствуются искренние «патриоты-почвенники». Ничего удивительного – в истории это не новость. Мы хорошо знаем из неё, истории, что носители и разработчики подобных взглядов встречались и среди потомственных дворян, и среди эстетствующей интеллигенции, и среди квалифицированных пролетариев, и среди профессоров философии.
Что же касается ситуации применительно к буржуазному миру вообще, то эта дискредитация-клевета на революцию, как известно, установилась уже давно. Она, например, хорошо демонстрируется эволюцией отношения в исторической и социологической литературе к Великой французской революции. Специалистам эта эволюция (даже на родине её, революции) хорошо известна. И объясняется она отнюдь не только расширением наших познаний о революции, как иногда пытаются представить дело, но именно торжеством, всеобщим господством буржуазности, буржуазных интересов и буржуазного отношения к человеку, миру. Ибо, как ни крути, а революция «представляет собой разновидность прогрессивного …типа изменений, противостоящую изменениям консервативным, реакционным, регрессивным» [1, с. 3]. Именно с такими изменениями ассоциируется революция вообще и поэтому, когда мир, Европа левели, был и возвышенный образ революции и в общественном сознании, и в исторической литературе, и в настроениях. Это сказывалось даже в школьных программах.