Содержание
УДК 1:001; 001.8
Сравнение революций социальных и научных, ведущее к пересмотру традиционного образа науки
Антаков Сергей Мирославович
Кандидат философских наук, доцент кафедры философии Нижегородского государст-венного университета им. Н.И. Лобачевского (603950, Российская Федерация, г. Нижний Новгород, пр. Гагарина, д. 23. Тел.: 8-831-462-30-03). Е-mail: sergey@antakov.ru
Некоторые отечественные философы находили аналогию между теориями научных революций Т. Куна и социальных революций К. Маркса. Эту аналогию можно довести до тождества, если пересмотреть традиционный образ науки, исходя из гегельянско-марксистского синтеза.
Ключевые слова: категории материи и формы, Т. Кун, К. Маркс, научная революция, социальная революция.
Comparison of social and scientific revolutions which leads to the reconsideration of a traditional image of science
Antakov Sergey Miroslavovich
PhD, Associate Professor, Faculty of Social Sciences, Lobachevsky Nizhny Novgorod State University (23, Gagarin Avenue, Nizhny Novgorod, 603950, Russia. Phone: 8-831-462-30-03)
Some Russian philosophers found an analogy between the Thomas Kuhn’s theory of scientific revolutions and Marx’s theory of social revolutions. We can bring this analogy to the identity if we reconsider the traditional image of science based on the Hegelian-Marxist synthesis.
Key words: form and matter categories, T. Kuhn, K. Marx, scientific revolution, social revolution.
Любая признанная историками социальная революция характеризуется многими феноменальными аспектами, среди которых – политический (нелегитимная смена субъекта власти) и экономический (возможно, смена основного экономического уклада). С феноменологической точки зрения, революция неотличима от контрреволюции. Для различения требуется принять спекулятивный смысл социальной революции, который можно назвать её ноуменальным, или историософским, аспектом. Не всякая революция позволяет усмотреть его.
Маркс описывает историософский аспект социальной революции с помощью двойственных категорий материи и формы. В отличие от древнего (пифагорейского и перипатетического) по-нимания материи как косного страдательного начала, у Маркса она осмыслена как активная сила, развитие которой приводит к ломке старой (всегда консервативной) формы и установлению новой формы, адекватной содержанию (т.е. материи). Это событие, описанное столь абстрактным языком, и называется Марксом революцией. Под формой в данном контексте он понимает систему «производственных отношений», т.е. отношения господства-подчинения, а под материей – «производительные силы», наиболее активным моментом которых является субъект-производитель, в том числе, класс пролетариев. Противоречивое единство производительных сил и производственных отношений называется способом производства. Он и является подлинным субъектом истории и революции.
По Марксу, революция становится необходимой, когда противоречие между материей (уровнем развития производительных сил) и формой (производственными отношениями) достигает предельной степени остроты. Тогда, при наличии прочих (выраженных более конкретно) условий, и происходит революционная ломка старой формы. Новая форма возникает в результате творчества тех же производительных сил [1].
Можно ли перенести марксистский теоретико-революционный язык на науку? Наличие «научных революций» в истории не вызывает сомнений у историков и философов науки. Примем во внимание то, что часто остаётся в забвении у исследователей, работающих в указанной области: наука – это не только научное знание и научная деятельность (производство научного знания), но и – что важнее всего – сам деятель, субъект научной деятельности. Это также и субъект истории, пусть частичный, но едва ли не важнейший, если учесть то великое значение для современного мира, которое до сих пор сохраняется наукой. Научный субъект обеспечивает тот вид общественного прогресса, который наиболее явен, в отличие от менее заметного или дискуссионного морального и социального прогресса. Таков прогресс научных знаний и техники, развитие которой всё более определяется развитием фундаментальных знаний и следующих за ними прикладных исследований.
На первый взгляд кажется, что марксистская теория революции вполне приложима к так понимаемой науке: будучи социальным институтом (т.е. субъектом, редуцированным к вещи, оп-редмеченным), наука пронизана отношениями господства и подчинения (на что, однако, многие исследователи закрывают глаза). Тем не менее, известная нам феноменология истории науки не позволяет увидеть в научных революциях процесс ломки господствующих научных институций как устаревших и их замену новыми, якобы прогрессивными.
Это подтверждается рассмотрением даже Великой научной революции XVI–XVII веков в Западной Европе, важнейшим и общепризнанным следствием которой была «институциализация науки» (её превращение именно в «социальный институт»). Если подойти к этому процессу непредубеждённо, то надо заметить, что «институциализация науки» сама по себе не была революционной ломкой старой формы организации науки, при которой порядка ста учёных в каждом поколении лично знали друг друга и состояли в переписке, обмениваясь результатами научных исследований. В условиях экспоненциально начавшегося в указанное время роста численности «научных работников» эта форма оказалась недостаточной и была дополнена спонсируемыми государством или богатыми меценатами (те и другие – заинтересованная в науке, но вне науки стоящая сила) формальными организациями вроде национальных академий наук и лабораторий. Личная переписка стала неэффективной и была вытеснена на периферию журнальными публикациями.
Революционность «институциализации науки» можно видеть в том, что наука превратилась в профессию (т.е. в оплачиваемую деятельность), иными словами, была подчинена интересам политиков и капиталистов, стала для них средством достижения вненаучных (практических) целей. До того наука была подчинена Церкви. Ослабление последней в результате раскола (Реформации) вместе с развитием капиталистического уклада привело к освобождению науки от Церкви и её закабалению светским Государством и Капиталом.
Сказанное не позволяет просто перенести марксистскую революционную методологию на науку, понимаемую как относительно автономную институцию. Не означает ли это косвенного признания малой значимости науки как исторического субъекта и существенного отличия научной революции от социальной революции?
Рассмотрим это существенное отличие. Как уже было сказано, сущность социальной революции в марксизме – смена формы, понимаемой как система отношений господства-подчинения внутри исторического субъекта. Сущность научной революции обычно рассматривается на другом, эпистемологическом, уровне науки – науки как знании, и усматривается в революции идей, включая методы. Так, «институциализация» (профессионализация) науки стала возможной благодаря изобретению (Декартом, Ферма и продолжателями их дела, создавшими математический анализ) универсального математического метода, позволившего методически и подчас рутинным образом решать научные задачи широкого класса. Миллионы «научных работников» смогли решать задачи, которые в старые времена доинституциональной науки были по силам лишь сотне гениев. Первая историко-научная теория научных революций была создана Томасом Куном на рубеже 1950–1960-х годов. Уже в 1975 г. его основная книга «Структура научных революций» была издана в русском переводе, многократно переиздавалась и оказала заметное влияние на отечественную философию науки, развивавшуюся в СССР, чаще всего без указания на источник. Критики теории Куна из числа советских марксистов отмечали аналогию этой теории с марксистской теорией социальных революций. Следующая цитата даёт представление об этом.